– Тут на трибунал тянет и высшую меру без права переписки, а не на взыскание.

– Тогда тем более они будут сидеть тихо, как мыши. В этой ситуации излишнее рвение и принципиальность бьёт по ним самим. Мы чуть-чуть подождём. Через несколько дней тебя надо будет отправлять обратно!

– Ты в своём уме?

– Конечно, – уверенно сказал Олеко. – Де-юре тебя в этой стране нет, значит, мы сделаем это де-факто. В Софию, а оттуда в Белград.

Через два дня Олеко с хитрой улыбкой протиснулся с каким-то свёртком к нему в комнату.

– Говорят, что во время войны ты служил в «личной гвардии» у маршала Тито и творил там настоящие чудеса.

– Слухи преувеличены. Я честно делал свою работу.

– Какую?

– Солдатскую. Солдат – это же разнорабочий войны. Куда пошлют, там и делаешь, что прикажут. То во врага стрелять, то маршала охранять.

– Не скромничай, о тебе уже сейчас слагают легенды.

– Рановато. Я живой.

– Ты живая легенда. И мы сейчас попробуем сотворить чудо. Мне достали грим. Сейчас постараемся тебя изменить. Без этого никак.

И Алексей подчинился. Он сел перед зеркалом, а Олеко, раскрыв сверток, принялся колдовать. Сначала он нанёс под нос какую-то резко пахнущую тягучую жидкость. Через минуту, когда кожу стало стягивать, он легко ударил кончиками пальцев, те стали прилипать к верхней губе. Он довольно цокнул языком и прилепил ему под нос усы. Это сразу прибавило Подкопину лет десять, а то и пятнадцать. Проведя от висков вниз по щекам гримёрным клеем, советник посольства стал приклеивать нестриженую бороду. Из зеркала на них смотрел пожилой человек лет шестидесяти. Потом Олеко достал очки с сильными диоптриями и нацепил их Алексею на нос. Перед ними сидел священнослужитель без рясы.

– А ну-ка, пройдись, – потребовал Олеко.

Подкопин встал и на втором шаге чуть не врезался в дверной косяк. Югослав хохотнул.

– Ну вот – так тебя никто не узнает! – сказал он, явно довольный своей работой.

Алексей на ощупь добрался до зеркала и посмотрел на себя. Под носом уже нестерпимо зудело и чесалось, на висках и под бородой началось покраснение. Старший сержант на всякий случай пошевелил верхней губой, и ус отклеился.

– Олеко, прости меня, я понимаю, что ты очень старался, но это не пойдет.

– Почему? – с некоторой обидой спросил югослав.

– Во-первых, – уверенно начал бывший полковой разведчик, – в таком виде я похож на попа, что сразу привлечёт внимание всех советских милиционеров и пограничников. Схватят они меня на втором шаге от дверей посольства. И никто не поможет: ни ты, ни посол, ни сам маршал Тито. Во-вторых, все чешется, зудит, скоро потекут слёзы. Вшивого попа не пустят ни в один поезд. И в-третьих, в таких очках я сковырнусь под колёса поезда, и тогда поминай как звали.

– Так что же делать? – резко погрустнел Олеко.

– Поедем без грима, в голом виде. Я имею в виду, что без усов и бороды.

– Это же опасно!

– Как у нас говорят – всем смертям не бывать, а одной не миновать. Смерть несколько раз хватала меня за задницу, но то ли у неё хватка слабая, то ли у меня задница в мыле, но я всякий раз выскакивал. Доверимся русскому авось, может, и пронесёт.

– Ненадёжно.

– Как и всё в жизни. Не печалься, Олеко. Я заговорённый, но они об этом не знают, поэтому и проморгают. Поедем. А там – как бог на душу положит.

– Договорились, товарищ Алёша.

* * *

Зверей и птиц близ охотничьего хозяйства «Юго-Восток» в апреле сорок четвёртого года сильно побеспокоили рёв грузовых машин и крики фельдфебелей, сержантов и капралов десантных войск СС. В учебно-тренировочном лагере началась интенсивная подготовка, несмотря на то что парашютно-десантная группа была укомплектована не полностью. С немецкой педантичностью быстро построили несколько тренажёров, и с утра до вечера проводилась отработка выброски десанта.

Внутри точного макета фюзеляжа десантного планера GG-242 нестройной цепочкой стояли солдаты в десантной форме. Возле выхода тренажёра их поджидал лютый рыжий сержант. Он одним взглядом своих голубых глаз оценивал, насколько правильно одета амуниция. Если верно, то он показывал, как надо сгруппироваться перед прыжком. Курсант повторял движения следом. Получалось нормально – сержант одобрительно хлопал по плечу и отправлял из тренажёра.

Если же в парашютной обвязке были допущены ошибки, то после подзатыльника новобранец награждался нелестным эпитетом из начального курса акушерства и пинком под зад отправлялся в конец очереди. Там уже другой сержант снова и снова объяснял новичку, как правильно надеть на себя и точно приладить лямки и ремни. После он снова вставал в очередь. Некоторые проходили эту процедуру не один раз.

Из макета самолёта вывалился очередной десантник. Наблюдая за ним одним глазом, инструктор распекал предыдущего курсанта. Подготовку, со знанием дела, оценивал только что подъехавший оберштурмбаннфюрер СС Гилберт Гилгофер. Но понять его реакцию на происходящее было невозможно. Вытянутое, до синевы выбритое лицо бесстрастно.

Неподалёку, на дороге, остановились крытая грузовая машина, приспособленная для перевозки личного состава, и бежево-вишнёвый «хорьх», из которого появился Курт Рыбака. Из грузовика попрыгали люди, отобранные в очередном концлагере. Рыбака подошёл к Гилгоферу.

– Господин штурмбаннфюрер, – вскинув руку, заговорил Рыбака, – последняя партия штрафников прибыла и готова приступить к тренировкам немедленно!

– Показывайте, что сумели найти.

– Прошу!

Оба офицера прошли вдоль шеренги вновь прибывших. Гилгофер цепким взглядом щупал угрюмые лица. Пройдя всю шеренгу, вернулся к её центру.

– Солдаты! Вчера вы были полными ничтожествами, а сегодня великая Германия даёт вам второй шанс начать путь настоящего воина своей Родины. Допущенные вами ошибки из-за вашего разгильдяйства и ненадлежащего исполнения приказов старших командиров могут быть забыты, как дурной и страшный сон. Вы сможете доказать, что вы истинные арийцы, рождённые повелевать миром и нести цивилизацию варварским народам! Того, кто проявит себя хорошим солдатом, с честью исполнит свой воинский долг, ждёт полная амнистия, боевые награды и возможность впоследствии начать мирную жизнь добропорядочного гражданина! Но в случае повторного неповиновения своим командирам, предательства своих товарищей или дезертирства вас ожидает даже не расстрел. На это не надейтесь. Вас ждут газовые камеры и печи наших концентрационных лагерей. Причём у вас нет возможности отказаться от задания. Отказники будут подвергнуты унизительной процедуре поражения в гражданских правах и казнены как неарийцы. Поэтому советую вам с должным уважением отнестись к шансу, предоставляемому вам великой Германией. А теперь приступайте! Хайль Гитлер!

Последнюю реплику Гилгофер зычно прокричал и вскинул руку в нацистском приветствии. Вся шеренга, как один человек, повторила его жест и самозабвенно рявкнула во всё горло: «Хайль Гитлер!», тем самым согласившись с предложенными условиями. В любом случае ни у кого обратного пути не было.